Лимеренция. Зачем называть влюбленность другим словом и почему оно превращается в диагноз?

«[Слово] было просто выговорить, и оно, как показалось мне и двум студенткам, звучало “подобающе”», — объясняла Дороти Теннов свой легкомысленный по академическим меркам выбор в книге «Любовь и лимеренция».

В другой раз Теннов говорила: «Оно ни от чего не происходит. Хорошо смотрится. Его можно произнести на французский манер». Все в слове как будто должно было напоминать то, что им обозначается, — влюбленность.

Теннов взялась исследовать влюбленность после случая еще с одной студенткой, Мэрилин Вебер. Мэрилин ждала ее у кабинета, чтобы попросить об отсрочке. Обычно внимательная и сообразительная, она не выполнила домашнее задание: последние два дня все валилось у нее из рук. На этих словах Мэрилин заплакала и ушла. В тот раз Теннов не поняла, в чем дело.

Через несколько недель они снова встретились. Теперь у Теннов была догадка — несчастная любовь. Мэрилин удивилась такой проницательности и рассказала, что недавно получила письмо от жениха. В нем он расторг помолвку и объявил, что женится на другой.

Известие подкосило Мэрилин, поэтому-то она и не закончила работу вовремя. «Всего лишь за неделю до этого я думала, что счастлива, а теперь не найти на свете человека печальнее меня», — сказала студентка.

Теннов стала искать в научных книгах слово «любовь», но не нашла ничего похожего на пережитое Мэрилин. Даже определения любви, если вообще попадались, были туманными или противоречащими друг другу. Тогда Теннов составила опросник и начала проводить интервью с добровольцами. В сотнях разговоров, а также дневниках и художественных произведениях перед ней открылось, что происходит с влюбленными.

• Их посещают навязчивые мысли об объекте страстного желания, которого они рассматривают в том числе как возможного сексуального партнера.
• Они очень хотят взаимности.
• Их настроение зависит от того, дают ли действия объекта надежду на взаимность.
• Когда чувства безответны, временное облегчение приносят фантазии о поступках объекта, которые указывали бы на взаимность.
• Влюбленные боятся быть отвергнутыми, а в присутствии объекта держатся застенчиво, особенно первое время и когда неопределенность возрастает (в эти моменты у них также щемит в груди).
• Когда им кажется, что они добились взаимности, у них словно вырастают крылья.
• Чувство до какого-то предела обостряют свалившиеся тягости.
• Влюбленные хватаются за все, что можно истолковать в свою пользу. Вещи, которые ни о чем не говорят посторонним, служат для них подтверждением скрываемой страсти объекта.
• Достойные восхищения черты объекта они превозносят, а на дурные не то чтобы закрывают глаза — скорее влюбленные не придают им значения, иногда относятся с сочувствием и даже могут выставить дурное чем-то хорошим.
• Практически всегда влюбленные могут реагировать подобным образом только на одного человека за раз.
• Испытываемое чувство так сильно, что затмевает все остальное.

Что этому состоянию нужно особое название, Теннов решила после встречи с подругой по имени Хелен Пейн. Как-то раз они возвращалась из Парижа в Нью-Йорк. Пейн собиралась написать эссе о романе философов Симоны де Бовуар и Жан-Поля Сартра.

Воспользовавшись случаем, Теннов стала сравнивать персонажей книг де Бовуар с добровольцами, которые дали ей интервью для исследования.

К удивлению, Пейн этот разговор раздражал все сильнее и сильнее, но ей было некуда деться, а Теннов все продолжала. Наконец Пейн не сдержалась и заявила, что ее всегда озадачивало экстравагантное преувеличение романтической любви в СМИ, что мужчины часто доставляли ей неудобства своими притязаниями и чрезмерным вниманием — им вечно было мало, — и что она не представляет, как один человек может столько значить для другого.

Тогда Теннов поняла, что, хотя Пейн дважды была замужем и у нее было немало любовников, она никогда не была в состоянии, о котором в один голос рассказывали сотни информантов.

«Описывать Хелен хитросплетения романтических привязанностей было все равно что пытаться объяснить красный цвет слепому от рождения», — писала Теннов. Отсутствие чего-то указало на его существование.

В то же время нельзя было сказать, что Пейн совсем не любила. Чтобы избежать отрицательных коннотаций (и чтобы своими изысканиями не вызвать возмущение поборников любви), Теннов стала искать подходящее слово.

Почему лимеренция возникает в определенный момент у тех или иных людей по отношению к одному человеку, а не другому, Теннов не выяснила. Она рассчитывала обнаружить закономерность: особый темперамент или еще что-то, связанное с влюбчивостью, — но пришла к противоположному выводу.

Лимеренция не зависит от пола, происхождения, возраста, принадлежности к определенной культуре, иных атрибутов человека или его положения. Некоторые из опрошенных вспоминали, что влюблялись, когда ни о чем таком не думали и даже не мечтали. Лимеренция может развиться у кого угодно.

«Вероятно, необходимо какое-то действие со стороны другого человека, взгляд, слово или жест, интерпретируемые как указание на возможную ответную реакцию, даже если это просто показалось», — писала Теннов. Часто люди даже могут вспомнить этот момент.

Лимеренция всегда возникает из толкования чужого поведения, и в этом толковании должно быть место одновременно для неопределенности и надежды на взаимность, единение. Теннов считала, что именно баланс неопределенности и надежды задает динамику лимеренции.

Влюбленный начинает с удовольствием думать о «лимерентном объекте» и своих качествах, которые могли того привлечь. Сомнения и препятствия только усиливают лимеренцию. Если нужное соотношение неопределенности и надежды сохраняется, лимеренция полностью выходит из-под контроля и уже не зависит от положительных и отрицательных качеств объекта, а влюбленный проводит все время в мыслях о нем, то пребывая в блаженстве, то проваливаясь в отчаяние.

Лимеренция может ослабнуть, но обнадеживающее действие объекта снова ее распаляет. В какой-то момент проявляются неизбежные различия в интересах. Они препятствуют абсолютной взаимности и только разжигают страсть. А когда лимеренция взаимная, влюбленные еще больше подпитывают ее друг в друге, стараясь скрыть свои чувства.

Лимеренция может и не развиться в полную силу, утихнуть или сойти на нет, если надежда или, наоборот, неопределенность перевешивает. Такое бывает из-за поспешного признания в чувствах, жестокого разочарования в объекте, а иногда свадьбы. Возможно, поэтому некоторые, надев кольцо на палец, «перестают стараться»: неопределенности почти не осталось — лимеренция развеялась, а на ее месте не оказалось любви.

Впрочем, лимеренция проходит в любом случае. Теннов упоминает информантов, которые пребывали в этом состоянии считаные дни или всю жизнь, но это крайности. В среднем лимеренция длится два года, типичный интервал — от 18 до 36 месяцев.

Развязок бывает три: либо лимеренция перерождается в любовь или «менее приятные чувства», либо безнадежность положения не оставляет места иллюзиям, либо внимание переключается на новый лимерентный объект, и все начинается заново.

Права ли была Теннов, сказать трудно: данные на этот счет противоречивы. Так, на ранних стадиях романтических отношений страсть обычно сильнее, чем на более поздних, и в то же время сильнее беспокойство из-за чувств и намерений партнера. А в сложившихся отношениях сексуальное желание, как правило, интенсивнее, дольше сохраняется и обостряется из-за сомнений насчет чувств партнера у людей с тревожным типом привязанности — тех, кто-то и дело теряет уверенность.

Влияние неопределенности на романтический интерес оценивалось и в экспериментах. В нескольких исследованиях участникам нужно было оценить привлекательность других людей, в одних случаях зная, как те оценивают их, а в других — не зная. Явная закономерность не обнаружилась. Где-то более привлекательными казались те, кто выказал встречную симпатию, где-то — наоборот, а где-то разницы не было.

В исследованиях другого типа участники общались с незнакомцами противоположного пола. В одном таком эксперименте признаки встречной симпатии снизили сексуальное влечение у женщин, а у мужчин, наоборот, усилили. В других экспериментах, где участвовали только мужчины, привлекательнее казались более «открытые» женщины. В целом люди, демонстрирующие симпатию, чаще кажутся сексуально привлекательными, так что неопределенность, вероятно, не всегда разжигает страсть.

Загвоздка в том, что в подобных исследованиях обычно участвует мало людей, в них используются разные шкалы, поэтому результаты тяжело сопоставлять, а в расчетах то учитываются сопутствующие факторы вроде внешности участников и типа их привязанности, то не учитываются. Наконец, лимеренция не исчерпывается сексуальным влечением, а само это слово в работах еще надо поискать.

Вышедшая в 1979 году «Любовь и лимеренция» осталась почти не замеченной среди психологов. В одной из редких рецензий автор писал: «Значимость этой книги — в основном семантическая, а не научная. Пока неясно, плодотворно ли это — описывать феномен романтической любви в терминах теории лимеренции». Плодов толком не было следующие три десятилетия.

В это время ученые разрабатывали новые теории романтического влечения. Согласно одной из них, влечение нарастает по мере того, как люди узнают друг друга. Когда узнавать больше нечего, страсть стихает. Другая теория гласит, что людям присуще желание расширять свою личность, а романтические чувства возникают, когда они перенимают у возлюбленных ресурсы, взгляды, черты.

Страсть угасает, если расширяться некуда. Наконец, существует предположение, что романтическое влечение — результат удовлетворения нужд и достижения целей. Привыкая к тому, что кто-то тебе это дает, ты больше не испытываешь это чувство с прежней остротой. Как и теория Теннов, эти три то подтверждаются наблюдениями и экспериментами, то им противоречат.

Лимеренцию заново открыли в 2007 году. Психолог Альберт Уакин в интервью CNN рассказывал, что как-то раз после занятия к нему подошла студентка и спросила, почему не может выбросить из головы парня, который ей даже не нравится. Уакин тут же вспомнил, что в 1970-х на его факультете работала исследовательница по имени Дороти Теннов. Он раздобыл ее номер телефона, оставил сообщение на автоответчике, но не получил ответа. Через несколько месяцев раздался звонок. Это был сын Теннов. Он сказал, что Дороти недавно умерла, но если Уакину интересно, то он может поработать с ее архивом.

В 2008 году Уакин и его студент Дуйен Во опубликовали статью, где описали свою модель. Если Теннов считала как лимеренцию, так и ее отсутствие чем-то нормальным, то Уакин и Во расценили некоторые описанные Теннов случаи как патологию, уподобив их зависимости от психоактивных веществ и обсессивно-компульсивному расстройству.

Испытывать сильные чувства первое время — нормально. Но когда они не блекнут, перерождаясь еще во что-то, а овладевают все сильнее, становятся разрушительными и человек теряет над собой контроль, тогда требуется помощь. Вот только чтобы ее оказать, специалистам нужны диагностические критерии и тесты.

Достоверная шкала для проверки на лимеренцию так и не появилась, что не мешает обсуждать это состояние в научно-популярных книгах и интернете. В одном месте советчики сравнивают лимеренцию с «пустыми» калориями. В другом представляют, что было бы, если бы наши древние предки не выходили бы из лимеренции: они бы не выращивали растения, скот, не ели бы, не строили бы дома (изобрели бы они гитару?).

В третьем говорят, что лимеренцию следует отличать не только от любви, но и от влюбленности, а опрошенный психосексуальный (sic) терапевт добавляет, что лимеренты теряют связь с происходящим из-за пережитой травмы, нарушений развития в детстве, недосыпа или дефицита серотонина. Если копнуть глубже, то лимеренция возникает якобы от недостатка любви к себе. «Попробуйте перечислить черты, которыми, на ваш взгляд, обладает [понравившийся] человек. Поработайте над тем, чтобы приобрести эти черты. Тогда этот человек будет не нужен», — заключает эксперт.

За объяснением из статьи с советами мелькают схема устройства человека и современный моральный идеал, какими их изображает поп-психология. Человек представляет собой связанные отделы головного мозга, работа и взаимодействие которых регулируются молекулами-нейромедиаторами.

Баланс молекул зависит от состояния вместилища головного мозга — остального тела. Чтобы поддерживать тело в порядке, человек должен достаточно спать, правильно питаться и подвергать себя физическим нагрузкам хотя бы 150 минут в неделю. Но этого недостаточно, чтобы укротить нервную систему.

Когда-то — обычно в нежном возрасте — что-то надломило человека. Из-за расползающихся трещин, как на зеркале, он не может разглядеть свое подлинное «я» и, бродя в мыслях ложными путями, вредит себе и окружающим. Баланс нейромедиаторов расстраивается, отделы мозга активируются неподобающе моменту.

Чтобы разобраться в себе, необходимо проработать проблему с психотерапевтом или коучем, а в крайнем случае концентрацию молекул в зазорах между нейронами можно скорректировать лекарствами.

Пренебрегать всем этим по меньшей мере легкомысленно. Толком не понимая себя, капитулируя перед амигдалой и кортизолом, человек не может приблизиться к идеалу — полному самоконтролю, а без совершенного самоконтроля он не способен стать лучшей версией себя и ответственно управлять главным проектом — своей жизнью, что грозит несчастьем. Счастье же — это осознание своих потребностей и целей и независимость, позволяющая удовлетворить потребности и достичь целей.

Если смотреть на человеческое существование вот так, то лимеренция — это беда. Она возникает ни с того ни с сего. Ее нельзя сдержать (как и распалить) усилием воли. Из-за нее не соблюдают регламенты, нарушают личные границы и не могут закончить «отношения», как подобает взрослым людям. Лимеренция поглощает мысли, которые иначе можно было бы направить на что-то продуктивное. Из-за нее человек не берется за работу с прежним усердием, забывает об обязанностях, о выгодах и о себе, что тянет на вероотступничество.

Теннов писала, что лимеренцию порождает интерпретация событий, а не сами события. Эта же характеристика лежит в основе модели душевного расстройства, принятой в когнитивно-поведенческой терапии, школе, которая сильнее всего повлияла на самый свежий извод поп-психологии.

Если же у осознавших себя мозгов, превозносящих самодостаточность выше всего остального, остаются сомнения, то нейробиология предоставляет еще одно свидетельство: в глубинах черепа у влюбленных активируются хвостатое и прилежащее ядра и вентральная область покрышки, как у людей с зависимостью. Чтобы признать лимеренцию расстройством, в поп-психологии достаточно соединить точки.

В психиатрии что-то подобное недавно сделали с состоянием, напоминающем лимеренцию. В номенклатурах Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) и Американской психиатрической ассоциации появилось новое расстройство — затяжная патологическая реакция горя (англ. prolonged grief disorder).

Его диагностируют людям, которые переживают из-за смерти близкого дольше, чем принято в их культуре, и испытывают из-за этого трудности в жизни. В классификации ВОЗ минимальный срок для постановки диагноза после утраты составляет полгода, по американской — полгода для детей или подростков и год для взрослых.

Эксперты спорят из-за новых диагнозов не первый год. Сторонники указывают, что критериям соответствуют 10%, 4% или еще меньше тех, кто понес утрату. Речь о тех, кто постоянно думает об умершем, забрасывает работу и почти не выходит из дома. Эти люди не могут оправиться, а антидепрессанты и психотерапия, как правило, им не помогают. Диагноз нужен для того, чтобы лучше понять, что с ними происходит и как облегчить их участь.

Критики отвечают, что каждый переживает горе по-своему. И без специального диагноза люди часто обращались за помощью только потому, что им казалось, будто они горюют неправильно: ощущение собственного несоответствия усиливает боль.

Сама идея, что от горя можно вылечиться, вредна: утрата меняет человека навсегда, а его мир постепенно строится вокруг этой пустоты, и боль утихает. Когда кто-то умирает, всем нужна поддержка. В прежние времена люди носили траур, и на этот счет были свои правила. В современном обществе люди, сталкиваясь с чужой утратой, не знают, как быть. Горе принято скрывать как что-то ненормальное. Нормально теперь — сохранять продуктивность.

Как ее ни называй, влюбленность — вероятно, такой же общечеловеческий феномен, что и утрата. Пусть не каждый испытает это чувство, в подавляющем большинстве обществ, даже в племенах охотников и собирателей, знают о нем и о муках любви.

Иногда муки затягиваются, оставаясь невыносимыми. Но сама способность их испытывать, похоже, неотделима от человеческой сущности. Если верить Теннов, то те, кто ощутил муки любви, не избавились бы от этого опыта, имей они такую возможность.

Спустя 43 года после публикации «Любви и лимеренции» ученые мало что прояснили насчет описанного в книге состояния. Но вряд ли они перестанут задавать вопросы и искать ответы: люди бились над ними тысячи лет — будут и дальше. Плодотворно ли для этого использовать ни от чего не происходящее слово, которое можно произнести на французский манер, все еще неясно.

Марат Кузаев