Сейчас Лиза учится в 11-м классе, готовится к сдаче ЕГЭ и поступлению в университет — хочет стать мультипликатором. А в июле 2016 года девятикласснице Лизе Огай из ростовского Волгодонска поставили диагноз «рак» — высокодифференцированная аденокарцинома, канцероматоз брюшной полости третьей стадии.
Она лежала в реанимации городской больницы, а врачи не знали, куда ее переводить — ни одна клиника в стране уже не брала девушку.
Тогда родственники самостоятельно вышли на медицинский центр в Израиле, собрали нужный депозит на лечение, а уже в Хайфе начали сбор средств. Большинство фондов отказывали из-за отсутствия официального отказа в лечении в России. В итоге экстренную операцию полностью оплатил фонд «Личное участие» из средств SOS-резерва — времени на сборы не было.
Спустя три года после тех событий она рассказала «Правмиру» о борьбе с болезнью, жизни после и надежде, без которой нельзя победить.
Все началось с кисты. Я училась в 9-м классе, готовилась к ОГЭ, это была довольно стрессовая ситуация. У меня периодически болел живот, но я воспринимала это как должное.
Но в мае нашли кисту и прооперировали. Спустя месяц опять начались боли... Меня снова положили в больницу, и я, как обычно, ничего не подозревала и думала, что все пройдет.
Про рак я узнала, когда мне наконец дали телефон. В ленте новостей заметила у сестры пост, что нужна помощь и идет сбор средств на мое лечение. Конечно, удивилась, показала маме и сестре. Они объяснили, но... я не нервничала, просто приняла.
Содержание:
Не особо думала о внешнем виде, мне было слишком плохо
Все это время мама пыталась устроить меня в клинику в Москву или Петербург, но ни одна больница не брала — была уже одна из крайних стадий, живот большой, весь в опухоли. И тогда она и тетя решили лететь в Израиль, одна клиника согласилась меня принять. Хотя врач там тоже был очень недоволен тем, что меня привезли в таком тяжелом состоянии. И я действительно уже в аэропорту чувствовала себя ужасно и по большей части спала.
В Израиле мы пробыли семь месяцев — два месяца в больнице, потом снимали квартиру. У меня было пять блоков химиотерапии, почки стали отказывать уже с первого... После каждого курса — постоянное чувство тошноты, слабость, появились язвы во рту, которые очень болели, когда я разговаривала или ела. Помимо этого был постоянный дискомфорт от зонда и дренажей.
Это все заставляло меня чувствовать себя беспомощной, я не могла сделать ничего, чтобы чувствовать себя лучше на тот момент.
Хотелось, чтобы все прекратилось любым способом, но я не сдавалась, мне было ради кого жить. И я просто делала, что говорят врачи.
Частично понимала, что эта болезнь мало от меня зависела, просто такое бывает с людьми. Нужно только лечить, и все. Глотала зонды, хотя очень неприятно...
Когда стригли мои выпадающие от химии волосы, я была спокойна, в принципе у меня не было к ним сильной привязанности. А истощению даже немного обрадовалась, поскольку считала, что до болезни имела «лишний» вес (улыбается). Но я не особо думала о своем внешнем виде, мне было слишком плохо.
Мне кажется, родственники морально страдали больше, чем я. Им приходилось много думать и обо мне, и о финансовой части моего лечения, а я была в каком-то отстранении. Хотя, конечно, старалась их поддерживать и говорила, что все будет хорошо. Если честно, я тогда действительно думала, что все так и будет — нормально, что все обойдется, у меня такая позиция по жизни. Даже не знаю, откуда такая уверенность. Скорее, это была детская наивность. Но их поддержка была очень дорога мне. И я считаю, что на успех лечения тяжелых болезней после врачей влияет не столько настрой болеющего ребенка, сколько настрой его родителей.
Пока я лежала в больнице в Волгодонске, мне вообще ничего не хотелось. Обычно я рисую, чтобы отвлечься, к тому моменту уже четыре года училась в художественной школе. Но тогда рисовать было сложно, я не получала от этого занятия должного удовольствия.
Никого не хотелось видеть, кроме мамы, сестры и тети. И в Израиле первое время тоже сохранялось такое настроение. Лекарства вызывали раздражительность. Уже потом от двух подруг-одноклассниц я узнала, что в то время им было трудно со мной поговорить, но лучшая подруга мне постоянно писала, и на расстоянии разговаривать оказалось намного проще. К счастью, в больнице был Wi-Fi и компьютерная комната, в которую я ходила, когда смогла встать после операции.
Я верила, что она обязательно поправится. Она... не справилась
Это правда, что больница — это одна семья, отдельный мир. Каждый работающий в израильской больнице — начиная от санитаров и заканчивая заведующей онкологическим отделением — всегда улыбался детям и родителям. Из отделения онкологии мы с мамой знаем чуть ли не всех медсестер. Многие из них владеют русским языком, поэтому мы много общались. Они стали нам как родные. И каждый раз, когда прилетаем в больницу на проверку, в первую очередь идем здороваться с нашими медсестрами.
А еще родными для нас стали русскоговорящие волонтеры фонда «Страна чудесных снов» и его учредитель Милана Меерович. Их помощь и теплое отношение очень поддержало нас с мамой. Когда нас перевели на дневной стационар, с ними мы ездили в Иерусалим, на ферму клубники, на пикники и экскурсии — такие поездки были мне нужны, чтобы отвлечься от своего состояния.
Однажды, когда я была в тяжелом состоянии, ко мне в палату приехала волонтер фонда Настя Бильдер. Мы долго говорили с ней. Настя тоже серьезно болела и знала, что мне сказать. Ее слова придали сил и укрепили меня в уверенности победы.
Боялась ли я, что могу умереть? Я просто не думала, что такое возможно... Плакать-то я плакала, и с мамой вдвоем, но не отчаивалась.
Больше волновалась за своих родственников, видя, как они переживают. Мне было их очень жаль...
С нами в доме снимали комнату мама и девочка с Украины, на два года младше меня. У нее была лейкемия. Наши мамы заставляли нас с ней выходить на прогулки, чтобы атрофированные мышцы восстановились, и этой девочке трудно давались движения, требовался отдых. Она... не справилась. Ее было очень жалко. Я верила, что она обязательно поправится, ведь она всегда была очень жизнерадостная и позитивная.
На снегу увидели слова «С возвращением, Лиза!»
Мы прилетели домой зимой, в феврале. В аэропорту нас встретили мамины подруги и родные, все поздравляли. А во дворе дома, на снегу, увидели слова «С возвращением, Лиза!». Это было так трогательно! Оказывается, мои подруги меня ждали, думали, что днем приеду, ушли, но написали такое сообщение.
Вообще домой было страшно возвращаться — я боялась внимания, ведь в городе устраивали благотворительную ярмарку, показывали репортаж по местному телевидению, весь город знал обо мне. В гости сразу пришли одноклассники и учительница, чтобы поздравить с возвращением. Было приятно, но как-то неловко, ведь я не сделала ничего такого (улыбается). Да и в принципе всегда была застенчивой...
А в 10-й класс я перешла в другую школу в профильный класс. Сначала тоже переживала, как меня воспримут, но сейчас понимаю, что переживания были беспочвенны. Чего мне бояться?
Вообще я поняла, что рак — это не редкая болезнь. В моем случае это просто этап жизни, и моя жизнь дальше идет почти точно так же.
Хотя у меня изменились некоторые качества. Стеснительности стало намного меньше, и поняла, что не нужно бояться. Живем один раз — надо быть смелее. Например, раньше бы к незнакомому человеку не подошла, чтобы спросить, как пройти туда-то, искала бы сама, пока не отморозила руки и ноги, а сейчас все иначе. До болезни все хотелось доводить до идеала, но сейчас нет такого перфекционизма... Может, это просто взросление? (улыбается)
Раз в полгода мы летаем в Израиль на обследование. Но в целом жизнь течет и какие-то моменты лечения забываются. И это, пожалуй, хорошо.
Лиза и ее мама Светлана признаются, что не справились бы без поддержки сотен людей и благотворительного фонда «Личное участие» — ситуация была экстренной. И в такой срочной помощи, когда лечение нужно начать быстро, в течение одной-двух недель, нуждаются многие. Поэтому сейчас фонду очень нужна поддержка в создании SOS-резерва, ведь зачастую это единственный шанс помочь.